А. Семенова. «Магия родного дома. Энергетика, карма, исцеление»
36
Когда «разлом» – благо
Прямо над разломом человек чувствует себя так, как одна моя знакомая бабуля, имев-
шая несчастье жить над квартиркой, где молодые люди с утра до вечера крутили диски: она
уж на них в милицию подавала, выселением грозила, а юноши знай себе – слушают про-
клятый heavy metal! То есть идет постоянный фон, он то слабее, то сильнее, но постоянно
ощущается.
А буквально в нескольких метрах от основной линии разлома картина иная. Там
импульсные электромагнитные поля не вредят, а помогают.
Была в моей жизни совершенно замечательная история. В студенческие годы, когда
по домашним причинам мне вдруг оказалось негде жить, я оказалась в огромном универси-
тетском общежитии. Строено оно было каким-то диким способом, со множеством изгибов,
придававших зданию скорее вид лабиринта, нежели коллективного муравейника.
В этом уникальном, на мой, конечно, взгляд, здании считалась дурно воздействующей
на оценки солнечная комната номер шестнадцать, и в ней отказывались селиться даже «зуб-
рилки». Зато непрезентабельная темная комнатушка под номером тринадцать, по слухам,
способствовала повышению успеваемости своих жильцов. В этой, выходившей единствен-
ным окном на глухую стену комнатке всегда проживали настоящие львы науки и искусств,
причем таланты раскрывались внезапно и, что еще интереснее, неожиданно для ее обита-
телей.
Раз в ней поселился безнадежный с точки зрения преподавателей индивид, некто
Костя, с трудом и приятельской помощью переползший на второй курс. И, к немалому удив-
лению декана, мечтавшего его отчислить, сей никудышный студент буквально за семестр так
поднаторел в науке палеографии, что стал красой и гордостью всего факультета. Подобные
истории случались со многими поселенцами тринадцатой комнаты. Но самая замечательная
произошла с моим сокурсником. Этот молодой человек в жизни не держал в руках кисти,
ничего у него не получалось и с карандашом: стоило ему поднести грифель к бумаге, тут же
либо карандаш ломался, либо лист скукоживался, либо, уж если линию удавалось провести,
это была такая линия, что человек, хоть слегка знакомый с рисованием, только вздохнул бы.
Зимой юношу поселили в способствующий знаниям номер, а весной у него вдруг прореза-
лась тяга к живописи. Рисовать он стал везде: едет в троллейбусе, что-то набрасывает на
бумаге, в столовке на салфетках рисует, на лекциях украшает конспекты.
– Знаешь, – признавался, – ничего с собой сделать не могу, будто это уже и не моя рука,
сама тянется к бумаге. Я даже в толк не возьму: откуда бы? Никогда не мог и прямой изоб-
разить, а тут заметил, что по ночам мне стали сниться цветные музыкальные сны. Встаю
утром, хочется эти сюжеты тут же зарисовать, пока не забыл. Еще я понял, что могу в уме
большие числа складывать или умножать, совершенно все телефонные номера помню, сто-
ило раз лишь услышать. Никогда ни одной мелодии вспомнить не мог, услышу – и тут же
забуду, а теперь помню все «Бранденбургские концерты», представляешь, – наизусть? Как
ты думаешь, я с ума не схожу?
– Вроде нет, – ответила.
А сама стала думать, откуда бы такая перемена в человеке.
Вчера еще ничего не мог, а прошло каких-то три месяца – рисует, поет, лучше всех на
курсе переводит. Заниматься он больше не стал, ночей над конспектами не просиживал. А
если раньше на подготовку к зачету он тратил пару недель, да и то сдавал на троечку, то
теперь в его зачетке замелькали пятерки и четверки. Всех озадачивало неожиданное выправ-
ление гадкого утенка, даже преподавателей. Раз его кто-то из них отловил в коридоре факуль-